Бобби осторожно опустил гнездо в ящик и присел на мою кровать. Потом похлопал рядом с собой, приглашая устраиваться рядом, и я повиновался, просто загипнотизированный им. Осы были повсюду: на ковре, на потолке, на занавесках. С полдюжины деловито ползло по большому черному экрану выключенного телевизора. (с) С. Кинг
- Они подобны людям. Их жала гладкие, позволяющие протыкать плоть столько раз, сколько они пожелают. А желают еще как, поверь мне.
- Первородный грех. Укусы не болят?
Бобби поморщился, будто ему напомнили о чем-то неприятном, но обязательном. Такое же выражение появлялось на его мордашке в детстве, когда мама по очереди кормила нас с ложки рыбьим жиром. В дни, когда он хмурился особенно, я отвлекал маму, чтобы съесть полужидкую гадость за него.
- Бобби, надо продезинфицировать.
- Не сейчас. Лучше посмотри, какие они теперь...
- Уж точно не такие, как обычно. Когда ты, наконец, начнешь меня слушаться? Никогда?
Досадливо кривит уголок рта. Это выражение лица я знаю в совершенстве. Чувствуешь себя так, будто это я - глупый, младший, наивный? Да я не против, Бобби.
- А если так? Отшлепаешь?
Неожиданный переход с серьезного тона на лукавый просто-напросто оглушил меня. Нет, вкрадчивые интонации братца следовало решительным образом прерывать. А то, глядишь, запутал бы еще сильней.
Так отрешенно было все это: дружелюбные осы, наполнившие мой дом доверху, запрокинутое лицо человека рядом, его полузабытая за три года улыбка. Чёрный клубок насекомых прокатился по подоконнику, привлекая внимание, и я невольно замер. Может быть, осознал.
За окном пульсировал город - стабильно и непрерывно, как всегда. Не меняющийся изо дня в день вот уже третий год.
Я чуть-чуть наклонил голову, провел пальцем по обтянутому колену моего уже смеющегося, зверски образованного братца и поцеловал его. Сразу сильно, глубоко, с нажимом раскрывая поддающийся рот. Рука с незажившими волдырями дрогнула подо мной, а потом опустилась мне на пояс.
Сейчас я понимаю, что это был самый отчаянный поцелуй в моей жизни. Но не жалею о нем.
Тогда осы опускались нам на плечи, путались в волосах, почти ласково жужжали под ухом. Наверное, дело было в атмосфере - да-да, не смейтесь, атмосфере комнаты, куда наконец вернулся долгожданный уют.
Одна из ос даже села Бобби на ресницы (по-детски пушистые, кстати), но он моргнул, смахивая ее: "Не мешай."
Я сказал:
- Должно быть, у нее игривое настроение.
И Бобби выдохнул в ответ:
- Не сильнее, чем у нас.
От легкого, естественного "нас" потеплело, трепыхнулось что-то на уровне лопаток. Я понял, что сделаю для него все, что угодно, душу выну, но воплощу его безумную идею; сделаю так, чтобы брат никогда больше не поднимал на меня глаза, спрашивая: "Почему люди относятся друг к другу с такой злобой?"
И, окончательно опрокидывая Бобби на кровать, я уже не в чем не сомневался.