а почему нет

[3ax]

Автор: захария
Фэндом: Ф. М. Достоевский "Преступление и наказание"
Пейринг: Д. Разумихин/Р. Раскольников
Жанр: romance, angst, hurt comfort
Рейтинг: R
Размер: мини
Предупреждение: modern! AU, слэш и фемслэш, ООС
Саммари: Ты всегда будешь ярче меня. Так что это справедливо - что именно я буду искать тебя десять, двадцать, тысячу жизней, пока не найду ту, в которой ты снова будешь со мной. (с)

Что называлось мной зовет то, что звалось тобой, в путь,
Пусть волки, зайцы смотрят нам вслед.
Они остаются там, где говорят «здесь»,
А мы — нет, слышишь, мы — нет, мы — нет...
(с) mujuice

Вечер выдался на удивление тёплым для Петербургской осени. Пятнадцатого сентября на веранде дачного домика лучи заходящего солнца застали удивительную и даже уникальную в некотором роде картину. Ветерок качнул занавеску на окне, будто спрашивая: «Правда, что ли?», поиграл листками одинокого фикуса и умчался в другие края, на север. Ему не хотелось разрушать уют момента.
Раскольников вздохнул в тысячный, кажется, раз за вечер, запуская пальцы в копну волос Димы глубже. Надо же, почти грива... Иначе не назовешь: больно уж густые, непослушные, запутаться легко. Взять бы и причесать его, но нельзя. Поймет не так, вскочит с благодарностью, говорить начнет что-нибудь... Еще не хватало. Вот так, молча, тепло и хорошо, безопасно, вставать не хочется.
Веки Родиона качнулись раз, другой, да и опустились окончательно. Задремал, задремал! Разумихин подавил восторженный возглас. Пусть спит. Родя редко позволял себе расслабиться хоть в чем-то, последнее время совсем издергался, а сегодня свезло: удалось заманить на дачу. Хотя сопротивлялся долго (- Не хочу! Ну что я там делать буду?! - Отдыхать, конечно! ). Дмитрий давно уже не спрашивал себя, почему так откровенно печется о человеке, который даже другом признавал его с неохотой. Родственниками не были, причин особенных не было тоже, зато были вот такие вечера. Особенные. В городе или здесь, неважно, главное, что Разумихин читал стихи Северянина и Блока, говорил обо всем, взахлеб, смущаясь поначалу и заговариваясь, но не умолкая, а Раскольников хмурил лоб, одобрительно или неодобрительно качал головой и улыбался тонко, со Значением. Разумихин так и называл это про себя: Значение. Не знал уж, чего, но явно чего-то непростого. Родя вообще был... сложным.
«Потому и нравится,» - подумал Разумихин, глядя на друга снизу вверх, - «Встать, что ли? Не тяжело ему мою голову на коленях держать?»
И тут же передумал. Спящий дернулся, его рука соскользнула с головы на грудь, пальцы разжались и ладонь непроизвольно обхватила Разумихина поперек торса.
«Ну вот, пути к отступлению отрезаны. Подслушал мысли?»

...Родя сидит перед могилой. Он не плачет, но в горле стоит комок, сглотнуть который не получается. Метель, с елей изредка слетают вороны и пласты снега. На кладбище нет ни души, но все это неважно, абсолютно неважно, как и то, что на нем нет ничего, кроме тонкой рубахи, штанов и обтрепанного пальто. Он чувствует себя так, будто здесь закопали смысл его жизни. Раскольников силится разглядеть надпись, выбитую в могильном камне, напрягает глаза изо всех сил, но буквы плывут, двоятся. Мальчишка отчаянно моргает и неожиданно понимает, что это не буквы плывут, а его качает, и надпись забита снегом. Тянет руки, старается сгрести мешающую белизну в сторону — нет ничего в мире, кроме этого! Он должен знать, как его звали! Пальцы коченеют, холод обжигает их, и Родя обламывает ногти.
А плита на глазах зарастает коркой льда.

Родион Раскольников старался быть в высшей степени сдержанным во всем, что касалось проявления чувств. Другое дело, что получалось не очень. Обстоятельства, самокопания, постоянное моральное напряжение даже без видимых причин, прочее, прочее, прочее... После того, как он набросился на одноклассника, неудачно пошутившего по поводу его «бедности», мать сводила его к психологу. Усталый дядечка с оплывшим лицом тряс козлиной бородкой, спрашивал, не издеваются ли над ним сверстники и нет ли у него детских потрясений, старательно пыхтел, занося в карточку односложные ответы. Было смешно. Родю тогда не покидало чувство, что он парой фраз может выпытать об этом человеке больше, чем тот получил в течение всей их полуторачасовой «беседы».
Если б не тепло, изучаемое Димой постоянно, а в особенности рядом с ним, Раскольниковым, если б не пара бутылок джина и пушистый плед, кинутый на пол веранды, он не позволил бы себе разнежиться. Но дело было, конечно, не только в этом.

...Отец заботится о нем, отец его любит. Они живут вдвоем, маму мальчик не помнит совсем, сомневается в том, что она существовала вообще. Разве может быть у него еще кто-нибудь, кроме отца?
У Родиона с детства слабые глаза, поэтому он видит отца как расплывчатую фигуру, наполненную сиянием. Сейчас особенно - солнце пробивается сквозь листву, подсвечивает волосы, из-за чего вокруг головы его единственного любимого человека будто парит нимб.
Сегодня отец взял Родю на первую в его жизни охоту. Мальчишка нетерпеливо ерзает в седле своей послушной лошадки. В груди ширится и растет мягкое, теплое чувство, заполняющее все его существо искренним детским восхищением: отец подстрелил утку, повернулся к нему и улыбнулся ярко, широко, так, как это умеет только он.
- Родя, посмотри, - замечает он. - Скоро тоже научишься. Как принесешь первую дичь, я буду выпускать тебя в лес одного. Прокормишь своего старика, а?
- Ну какой же ты старик, тебе долго еще до старости, пап...
Раскольников еще не знает, что завтра его отец не проснется. Сегодня последний день, отмеренный ему Господом, поэтому он улыбается, шутит и учит своего сына стрелять.


Уже год Раскольникова преследовали сны. Учился он на отделении компьютерный графики, и, как будущий дизайнер сайтов, придраться к неправдоподобности не смог бы. Как и к яркости. И это было проблемой, чертовски большой проблемой. Но главная проблема состояла в том, что отдохнуть такие сновидения не давали совершенно. Каждое утро парень просыпался разбитым. Горло саднило, словно туда запустили свору котов, которые считали своим священным долгом поточить когти о все, что попадется под лапу. Раскольников пил таблетки и энергетики, пытался ходить по клубам, чтобы не спать, закидывался всякой дрянью вроде «кислотки» и травки. Их легко было достать, гораздо легче, чем сильное снотворное. Не помогало, но отвлекало на время. Его мир расплывался в то время. Терял очертания. Родион механически отсиживал пары, не помнил, какой день сегодня, не помнил имен своих якобы друзей. Ну да, когда подсаживаешься на что-то, у тебя сразу становится много приятелей. Из тех, кому надо оттянуться, а ты знаешь, где. Или знаешь, где достать еще дури. Общий, так сказать, интерес. Если кто-то из них хотел с ним переспать (по-другому он не позволял себе такое называть никогда), Раскольников говорил: «Нет. Что, не видишь, я больной?» Не уточнял, чем — им не надо было, они отходили сразу, становились пассивной серой массой, которая торчит сегодня здесь, завтра там...

А потом на какой-то вечеринке он встретил однокурсника. Из интересующего его там был только вермут, зато, кажется, бесконечный. И как раз в тот момент, когда Родион протянул руку к шестому стакану, возник... этот. Нарисовался ниоткуда. Взял за запястье — к тому времени Раскольников похудел настолько, что ладонь наглеца обхватила его полностью — и посмотрел растерянными глазами.
- Что же ты с собой творишь? - тихо.
А ответить ему не дали. Сложно отвечать, свисая с плеча идиота, преисполненного решимостью вытащить тебя из бездны греха. Идти сам Раскольников уже не мог, хотя выпить планировал много, много больше.
- Не буду спрашивать, откуда ты вообще взялся. Но зачем надо было меня сюда тащить?
- В машину? Так не нести же через весь город!
Боже, какой кретин.
- И куда мы едем?
- Ко мне.
Типичным богатеньким мальчиком Разумихин не был. Работал менеджером по продажам в компании, производящей мебель, так что на жизнь хватало. Родителей то ли не было, то ли забыл: Раскольников не стал интересоваться, посчитав это вторжением в личное пространство. С самого начала совместного проживания у них сложился негласный договор - стараться обходить острые углы. Слишком разными были представления о жизни. Там, где Дима улыбался и старался угодить, Родя делал каменное лицо.
Первое сближение — осторожное, чтобы не спугнуть, было предложением Разумихина на утро после памятной пьянки прогуляться.
- Куда? - вскинулся, разве что не шипя, Раскольников. - Показать меня хочешь? Кому?
Потащит к дружкам? Так и знал, что нельзя вчера было оставаться. Но, может, если сейчас уйти...
- Да никому. Просто... в парке. Тут красивый парк рядом. У меня выходной сегодня. Хочешь, я тебе мороженое куплю?
Разумихин так беззлобно развел руками, что Раскольников понял: отвязаться не получится.
Ничего страшного не случилось. А парк действительно оказался красивым.

…Все было не так. Родион думал, что сходит с ума. Его окружали облезло-желтые стены мрачной комнатушки, узкая продавленная кровать будто насмехалась: один, один! Никогда не придет тот, кто сел бы на краешек и спросил, как ты, никогда не принесет чай, никогда не отберет твое драное пальто, служащее жалкой заменой одеяла!
Время от времени заходила хозяйка, приносила какую-то еду, но он отворачивался к стене и делал вид, что спит. Ее лицо было выражало удушливую, фальшивую жалость. Так же, как лицо матери, заехавшей один раз... Той было не до него, ей бы повыгодней дочь пристроить, раз из сына толку не вышло.
Спустя пару месяцев затворничества начали приходить мысли о том, что нечестно все. Почему одним — все, другим — ничего? У него было именно ничего. Никого.
Вынести такую жизнь дальше было невозможно. Ночью Раскольников вышел на лестницу, чтобы совершить последний грязный поступок: украсть моток веревки у соседки, на которой та обычно сушила белье.
Тело нашли только тогда, когда запах просочился за пределы комнаты.

С появлением нового жильца маленькая квартира стала обрастать деталями, приятными мелочами, глядя на которые Разумихин не мог не улыбаться. Аккуратный футляр с очками в легкой оправе остался забытым на столе — у Роди, как оказалось, были слабые глаза, но носить очки постоянно тот то ли не хотел, то ли стеснялся, а контактные линзы терпко, яростно, всею душой ненавидел; банки с кофе разных сортов наполнили верхнюю полку кухонного шкафа — до Раскольникова Разумихин пил только чай; провода от ноутбука, лэптопа, наушников блестящими связками опутали углы общей комнаты, а в гардеробе поселились несколько стопок футболок с кричащими надписями, черная рубашка и две пары джинс. Деловой стиль Родя не признавал принципиально, что не мешало ему, однако, зачитываться классикой и слушать Моцарта, Шуберта, Шопена вперемешку с Раммштайн. Раскольников весь состоял из противоречий. Сложно было угадать, понравится ему слово, действие, решение или нет. Разумихин понял это сразу же и искусственные попытки бросил: ни к чему было. Его бесчисленные успешные отношения, построенные на психологии, дружелюбии и элементарном знании людей летели в тартарары. Дома Разумихин давал волю своим желаниям, не сдерживал порывы и не просчитывал каждый шаг. Близко его не пускали. Было в новинку, но нравилось.
- Что у нас на ужин сегодня, дорогой?
Задержался. Девку себе завел, что ли?
- Ничего. Тоже мне, жену нашел. И я не продаюсь, прошу заметить.
- О, не будь занудой. Я устал и хочу есть.
Нет, не завел. Пахнет офисом.
- Я тоже.
- М-м-м, ты отвечаешь мне взаимностью!
А то как же. Делать мне больше нечего. Черт, кажется, покраснел. Или нет? Надеюсь, нет.
- Заткнись!
- Заткни.
- Сейчас, только возьму подходящий кляп.
- Зачем так жестоко? Разве я заслуживаю такого обращения? Эй, вы все, смотрите: этот человек ударил меня!
- Салфеткой. Ты настолько устал, что рассыпаешься от прикосновения салфетки?
- Ага.
- Клоун. Пойдем есть.

Ночами было тяжелее. С тех пор, как Родион переехал, сны изменились. Кровавые хорроры перетекли в относительно спокойные «бродилки», можно было не ждать смерть за каждым углом, но... но. Он изучил много тематической литературы, и самое правдоподобное, чем можно было объяснить подобные видения с усталостью и всеми вытекающими — подсознание, которое чего-то от него требовало. Чего-то, что было близко, судя по его еженощным квестам. Новый квест — новая жизнь.

...Родя бежит вперед, хохочет, подол платья обвивает ноги, а ветер бьет в лицо. Ее волосы развеваются по ветру, как у ведьмы из книжки. Мелькает шаловливое осознание своей привлекательности, в которой, впрочем, она никогда не была до конца уверена... Но трудно критиковать себя, когда ты так любима.
Ее наконец нагоняют, обнимают и разворачивают, как куколку, чтобы прижаться грудью к груди — мягкость к мягкости. А руки подружки скользят по спине вниз, задирают платье, оглаживают ягодицы, бедра сильно и властно, уверенные в своем праве. Внутри у Роди что-то сладко замирает, внизу живота скапливается жар, усиливающийся, когда в ухо шепчут: «Ты прекрасна». Колени сводит от предвкушения, Родя уже просительно постанывает, но не отказывается от давней игры в сопротивление. Девушки падают в душистую траву, Родины руки оказываются перехвачены, а ноги разведены коленом; ее целуют в губы, щеки, шею, кусают за ушком и ласкают, ласкают, ласкают, пока девушка не теряется в удовольствии.
Она гордая. Ни единого лишнего слова, ни единого похотливого взгляда в свою сторону не потерпит. Но это — в жизни, это — со всеми. А сейчас можно. Родя извивается, почти распятая на траве, трется щекой о стебли, тяжело дышит, дрожит, просит, отдается пальцам и языку так, как не отдавалась ни одному мужчине. Человек, которому она позволяет все, улыбается тепло, широко и солнечно, нависая сверху, шепчет: «Родя, Роденька».

Раскольников вскакивает с диванчика, судорожно ощупывая себя на предмет женственности. Оргазм, полученный им пару минут назад, был... осязаемым. Оказывается, странные сны могут давать не только ужас.
«Оргазм в 3D», - нервно смеется Родион. Прокрасться на кухню мимо спящего напротив Димы просто жизненно необходимо. - «Нет, в 4D».
Признать даже себе то, что этот надуманный секс был лучшим в его жизни, нет сил.

Наверняка Родя уверен в своей незаметности. Как можно быть таким самоуверенным? Не то, чтобы Разумихин сомневался в нем... Но срываться с постели в 4 утра и бежать курить, топоча, как слон, нет, стадо слонов, едва ли не стало традицией. Опять его кошмары одолели? Дима помнит, как Родю срывало в первые дни — ночью ли, днем, стоило только задремать, и все. Метался, кричал, вставал с видом человека не отдохнувшего, но разгрузившего вагон бетонных блоков. Самого Диму срывало тоже, смотреть на своего друга не мог просто: руки тянулись обнять, прижать к себе, успокоить это дикое подобие панды с мешками под глазами и выпирающими из-под футболки костями. Косточки у Роди, кстати, были тонкими — сначала болезненно, почти не прикрытые плотью, потом чуть лучше, но Диму не оставляло ощущение того, что Создатель когда-то неплохо потрудился над его, Раскольниковским, телом. А обладатель тела был норовистым, строптивым, и к себе не подпускал. Разумихин честно терпел.
Пока не увидел, как тот курит у форточки. Локти закинуты на кромку окна, мальчишеские слвсем еще ноги раскинуты по обе стороны от табуретки, принт с головой зомби на футболке кажется растянутым из-за асимметричности позы, а на лице чистое, неразбавленное наслаждение от никотина — он же уверен, что никто не видит.
Едва ли Дима отдавал себе отчет в тот момент. Шагнуть вперед - отшвырнуть недокуренную сигарету за окно - привлечь к себе — будь что будет.
- Родя, - мягко, ласково, - Родь, ты не кури, а?
Улыбающийся, слегка плывущий Разумихин в оранжевом свете фонаря из-за окна. Страстная подружка. Так и не родившийся единственный, неповторимый. Обожаемый отец. Заледеневшая могила. Тысячи других. Вереница образов вспыхнула, отпечаталась на обратной стороне век, сложилась воедино. Дима.
- Не буду.
Родион неожиданно сильно вжимается в стену, тянет к себе, капризно изгибает губы. Дима знает, что значит этот жест: я — еще ребенок, ты за меня отвечаешь, ты дашь мне все, что я захочу. И он рад, безумно рад, он так долго ждал. Пора жадно поцеловать подставленный рот, обшарить, изучить все косточки, найти чувствительные места. Разумихина трясет от возбуждения, в глазах вспыхивают и гаснут несуществующие фейерверки, он сдирает чертову голову зомби вместе с футболкой и бельем. Родю закидывают на плечо так же, как в их первую встречу, но несут уже в другое место. И для других целей.
Раскольникову светло. Он ерошит волосы склоненного перед ним Димы, упирается ступнями в край кровати, пытаясь обрести опору. Роде кажется, что его любят прямо в кожу — каждую обласканную клеточку.
И, когда они засыпают под утро, он не видит снов.

@темы: фикрайтерство